Наша деятельность может рассматриваться с разных сторон, и одна из перспектив — видеть в ней определенную технологическую культуру. Это способ организации времени и жизни, в котором, например, наем практикующего психолога — просто обращение к специалисту, способному помочь разобраться с собственными особенностями. Побочные эффекты возможны — как и в любом вмешательстве. Но для того, чтобы это имело смысл, людям должно быть интересно думать, да и ресурсы нужны. К слову, идея, будто образование нужно только для повышения заработка, — чепуха. Люди учатся, чтобы привести в порядок мышление, стать культурнее; чтобы больше зарабатывать, часто достаточно настойчивого внимания и арифметики начальной школы, а вовсе не диплома.
Нам приходится создавать некоторую модель человека, потому что психологическая наука, к сожалению, уклоняется от построения целостной модели психики, предпочитая изучать частности. Разбирать частные аспекты мотивации проще, чем отвечать на вопросы «кого мотивирует, как и зачем», так удобнее писать статьи и защищать диссертации. В итоге цельной модели психики у науки нет. Модель «высших психических функций», развивавшаяся в 30–50-е годы, оказывается несостоятельной в своей разобщенности: мышление невозможно без памяти, память — без мышления, и все это немыслимо без сознания, о котором написано скучно и бесконечно.
Любая модель — это способ описания. Она может быть сформулирована научным, метафизическим, эзотерическим, художественным языком; важна ее объяснительная полезность. Из недавних мне близка компьютерная аналогия: есть «железо» и есть «программы». Качество железа у всех разное — объем оперативной памяти, скорость, «видеокарта», «звуковая карта»; на этом железе работают программы, усвоенные из «человеческого интернета» — общего поля обучения и подражания. Эти программы не передаются напрямую на физических носителях, они приходят через язык, метафоры, совместную деятельность.
Программы могут зависать, конфликтовать, а порой мы пытаемся установить то, что нашему «железу» не по силам: как если ставить игру с тяжелыми эффектами на слабую видеокарту, игнорируя при этом сильную звуковую. Отсюда хронические жизненные трудности: требование к себе не соответствует устройству и ресурсам. Бывает и межпрограммный конфликт: одна программа требует одного, другая — противоположного, а ресурсы одни и те же. Из драматичных примеров — столкновение программы «мама» и программы «женщина», когда каждая стремится занять все «железо». С такими конфликтами мы и работаем.
Поле, в котором мы живем, засорено программным «спамом» и «вирусами» — дурными идеями, навязчивыми схемами, коллективными фантазиями. Чем больше потребляешь неразборчивого контента, тем выше риск заражения. Часто люди осваивают лишь фрагменты больших «программ», не понимая их целиком, — отсюда поверхностные политические страсти и устойчивые мифы. Один из примеров — фантазия про «иностранцев как особый народ страны Заграница», где будто бы все лучше. В действительности «там» просто иначе, а привычные идеологические конструкции нередко оказываются миражами. Достаточно вспомнить, как когда-то само упоминание о том, что Советский Союз — северная страна, было государственной тайной.
В этой же метафоре тело — это «железо», без которого «компьютер» не существует. Но чтобы все заработало, нужна операция телеснования — эмбодимент, освоение собственного тела. Это не про «мудрое тело, которое все знает», а про инфраструктуру для размещения и исполнения программ. Современные исследования позволяют по-новому взглянуть на психическое развитие ребенка. Так, синестезия в младенчестве — норма: чувства у него смешаны, и требуется особая работа, чтобы их развести, чтобы вспышки света «перестали звучать». Ребенок учится управлять произвольной мускулатурой, различать модальности — это осваивается, а не возникает автоматически.
О чувствах ходит множество наивных представлений. Важно помнить, что чувство — это остановленное действие: пока я действую, я чувствую иначе; когда перестаю действовать, чувство «настигает». Отсюда трудность «чувствовать любовь и заниматься любовью» одновременно, как и невозможность целенаправленной агрессии в состоянии ярости — чтобы действовать разумно, ярость надо погасить. И еще: чувства случаются. Их нельзя «включить по желанию» — они приходят и уходят, сменяя друг друга, и этим процессом не удается полностью дирижировать.
Работать с человеком можно всерьез, только если он живет — то есть его система находится в каком-то балансе. Если он жалуется, что что-то сильно мешает, важно проверить, что на другом конце качелей, а не просто избавлять его от мешающего ради воображаемого идеала. В этом смысле ключевой вопрос, сформулированный Фрицем Перлсом, — вопрос «как?». Как ты это делаешь? Как ты избегаешь дел, как не выбираешь решение, как обходишь определенные чувства, хотя интерес есть, но «так нельзя». Совместное внимание к способу — сердцевина работы.
Да, у человека есть генитальная потребность, вокруг которой строился психоанализ: она значима, но не обязательна к реализации, и именно поэтому дает хорошую модель развития. Перлс предложил и другую — «пищевую» — модель: она жизненно необходима, но растянута во времени, создавая пространство для формирования психических способностей. При этом не стоит отрезать гештальт-терапию от ее корней. Книга Фрица Перлса об агрессии — книга психоаналитика, и понятие гештальта практически совпадает с понятием объекта: целостность, устойчивость, ценностность — это общий язык. Технологические детали эпохи выглядят сегодня наивно, особенно вера в «здоровье» как в медицинскую норму; здоровье — это баланс. Порой человек с ярко выраженными безумными чертами, но умеющий с ними обходиться, здоровее тех, кто «без безумия», но не умеет справляться с чувствами.
Еще одна важная вещь — половая принадлежность. В том, что есть мужчины и женщины, нет унижения ни одних, ни других. Наша работа неизбежно учитывает этот факт, хотя современная теория чаще пишет «унисексно», как будто пол можно игнорировать. Попробуй назови «женский цикл контакта» или «мужской цикл контакта» — тебя сочтут шутником или сексистом, но различия существуют и влияют на процесс.
Характерная черта времени — избыточное насилие в сфере самоуправления и достижений, которое ретрофлексируется, то есть обращается внутрь. Вина становится встроенным «наказчиком»: внешнее наказание можно заменить внутренним, но этот механизм нередко выходит из-под контроля и подменяет многое в жизни.
Мне представляется, что гештальт-терапия — индивидуалистическое направление. Попытки чрезмерной социализации некоторых ее идей, как у Гордона Виллера и Жан-Марии Габи, кажутся мне ошибочными. Перспектива — новый индивидуализм. Мы строим цивилизацию, где технически друг другу почти не нужны: автоматизация покрывает базовые функции, человек может быть самодостаточным, а другой нужен «для приятно поговорить». Это трудная мысль, потому что старые программы — «как же она без него?» или «как же он справится?» — перестают работать. Основания для совместной жизни должны быть иными, лучшими, но они требуют большего внимания к себе и своим потребностям: не к защите от внешних угроз, а к качеству связи, к тому, что действительно годится.
Ироничные истории нового быта подтверждают тренд: кто-то сознательно избегает прямых сексуальных контактов, полагаясь на технологии и «банк спермы», кто-то живет один, потому что «все есть и так». Я не предлагаю это как образец, но такие сюжеты иллюстрируют логику времени. Государство берет на себя функции безопасности и занятости, мобильность высока, и вопрос «зачем мне другой, чтобы со мной справляться?» звучит все чаще. В некоторых культурах семейные конфликты «аутсорсят» психологу: «мы вместе, чтобы нам было хорошо; если что-то не так — идем к специалисту». Это другая конфигурация совместности.
Наконец, о творчестве. Гештальт-терапия — творческое занятие. Клиенты конкретного терапевта неизбежно несут черты его работы, как произведение искусства несет почерк автора. Встреча взаимна: клиент производит на меня впечатление, и в моем лице, голосе, жестах остаются следы людей, с которыми я работал. Каждый раз это индивидуальный проект, сотворчество. И в этом смысле мне близка идея «креативного класса» как альтернативы «успешному классу»: культ успешности, вырывания на первое место — убогость, которая сейчас вредит людям сильнее всего. Вместо демонстраций успехов важнее возвращаться к реальному делу, к вниманию и к живому творческому процессу. На этом, пожалуй, остановлюсь.
